Унаследовав от стоических и староримских традиций убежденность в существовании высших моральных норм, он сумел сохранить их до конца жизни. Это важно понять потому, что главные нравственные ценности в Римском государстве замыкались на гражданской общине. Нормы римской морали диктовали приоритет долга, мужества, доблести, стремления к благу государства. Но Сенека как римский гражданин шире трактовал проблемы личности и государства. Он писал: «Надо добиваться, прежде всего, чтобы мы не шли, как овцы, вслед за вожаком стада, направляясь не куда следует идти, а куда идется. Наилучшей мы считаем жизнь по разуму, а не по чужому подобию».

Сенека делал упор на долге человека перед собой и людьми. Исполнять этот долг учит пример основателей стоической философии, которые «выносили законы для всего рода человеческого, а не для одного государства. Выполняя эти законы, человек не запирается в стенах одного города, но выходит на простор мира, который становится ему отчизной». В этих рассуждениях нетрудно увидеть космополитические идеи, характерные для ранних стоиков. Важно, однако, учесть то, что их проповедует римский гражданин, который предпочитает служить не гражданской общине, превратившейся в толпу рабов для тирана, а вселенскому «сообществу богов и людей».

Эта позиция четко обозначилась в итоговой книге Сенеки «Нравственные письма к Луцилию». Всего писем 124 и собраны они в один солидный том. В них абсолютно все подчинено этике. Даже научные изыскания о природе, которыми Сенека занимался весьма основательно, включены в трактат с единственной целью, направленной на прояснение нравственных проблем.

Кому же адресовал свои философские письма Сенека? Формально – прокуратору Сицилии и своему другу, любителю изящной словесности Луцилию. Но фактически письма являются как бы посланиями самому себе, неким нравственным завещанием, продиктованным голосом разума. Обращение «ты» становится авторским «я», воплощающим свод стоической морали. В самом общем виде «Письма к Луцилию» явились программой нравственного самоусовершенствования. Эту программу предназначал Сенека и для самого себя, и для Луцилия, а в его лице и всему сообществу людей.

«Письма к Луцилию» начинаются с того, что Сенека советует другу освободить время для совершенствования души, обратившись к лучшему, что есть в ней самой. И неважно при этом, сидит ли человек в своем доме, или странствует, – он всегда наедине с собой. Важно, какие мы есть, а не то, где мы пребываем. И поэтому «ни к одному месту мы не должны привязываться душой, но должны жить с убеждением: не для одного уголка я рожден, весь мир для меня отчизна».

Сенековский «человек добра» никогда не ищет себе оправданий, лечит себя мудростью и пренебрегает похвалой. Вообще же, награда за добродетельный поступок – в самом поступке. Для достижения добродетели надо не ограничивать страсти, как советовали последователи Аристотеля (перипатетики), а совершенно их искоренять.

Однако, как считал Сенека, одного желания добра мало, необходимы еще и воля, воспитание чувств, пробуждение совести. На фоне прагматичной психологии древних стоиков, признававших только разумное начало, доводы Сенеки меняли весь стиль философствования: «Будем жить так, чтобы недавно бывшее словом стало делом. Когда несет волна, нужно держать руль, бороться с самим морем, вырывать у ветра паруса. Нужно не разговаривать, а править».

Сенека очень точно уловил момент воли, ответственного выбора поведения; свобода выбора у него расширяла свои границы в отличие от стоического фатализма с учением о роке как неизбежной и непреодолимой силе. Он предлагал соизмерить выводы собственного разума с волей созидающего Логоса, или божества, которая может быть только благой, ибо бог – величайший благодетель, он заботится о людях и наставляет на путь истинный.

В связи с этим возникал и вопрос о страданиях человека. Зачем они ему даны? Сенека отвечал: «Бог посылает страдания с тем, чтобы закалить человека добра в испытаниях. Бог подобен любящему отцу, а не ласковой матери. Ты велик, человек? А откуда мне это знать, если судьба не дает тебе случая показать добродетель?»

Как часть божественной воли человек добра должен воспринимать и смерть. В этом лучшее лекарство против страха смерти: «Нет никакой разницы, смерть к нам придет, или мы к ней. Внуши себе, что лжет общий голос невежд, утверждающих, будто «самое лучшее – умереть своей смертью». Чужой смертью никто не умирает. И подумай еще вот о чем: никто не умирает не в свой срок. Своего времени ты не потеряешь: ведь то, что ты оставляешь после себя, то уже не твое».

По-своему подошел Сенека и к проблеме самоубийства. Он утверждал, что нельзя уходить из жизни под влиянием страсти. Разум и нравственное чувство сами подскажут, когда самоубийство является наилучшим выходом. Вместе с тем, если не останется возможности исполнять свой долг человека, самоубийство, согласно Сенеке, не только допустимо, но и оправданно. Принуждение, неизбежность казни, рабство – вот те явления, которые делают смерть обязанностью мудреца.

Потерпев неудачу в государственной деятельности, разочаровавшись в нравственных критериях римского общества, Сенека тем не менее не замкнулся в высокомерно-бесстрастной мудрости. Из идеалов древней Стои ему, римлянину, ближе всего оказался идеал человеческой общности, пусть и в фантастическом образе «вселенского града». Дух объединит людей, считал Сенека, и этим он прокладывал путь к христианству. Напоминая об истинных ценностях Стои и древней мудрости в целом, мыслитель словно предвидел нравственные искания всех будущих поколений: «Я преклоняюсь перед всем, что создала мудрость. Мне отрадно видеть в ней наследие многих, накопленное и добытое их трудом для меня. Но будем и мы поступать, как честные отцы семейства: умножим полученное, чтобы это наследие обогащенным перешло от нас к потомкам. Много дела есть и теперь, и останется всегда, и даже тот, кто родится через сто тысяч лет, не лишен будет возможности что-нибудь прибавить к завещанному».

Нагараджуна

(ок. II в.)

Древнеиндийский философ. Основные произведения: «Сухрил-лекха» («Письмо другу»); «Ратна-авали-раджа-парикатха» («Строфы о драгоценностях»); «Муламадхьямика-карики», («Основополагающие строфы срединного учения»); «Виграха-вьявартани» («Обсуждение разногласий); «Чатух-става» («Четыре гимна»); «Махаяна-вимшика» («20 строф о махаяне»); «Вайдалья-пракарана» (комментарий к 73 сутрам) и др.

С именем легендарного мыслителя древности Нагараджуны исследователи связывают одну из грандиозных ветвей буддизма, персонально даже названную «нагараджуноведением». Его богатейшее письменное наследие сохранилось в оригинальных санскритских текстах, древних и средневековых переводах на китайский и тибетский языки. Образ самого философа породил огромный свод жизнеописательной литературы, включая мифы и легенды с многочисленными комментариями. Творчеству Нагараджуны буддисты всегда придавали особое значение, поскольку ему приписывается около 200 трудов, что в несколько раз превышает наследие любого другого буддийского автора. Правда, исследователи полагают, что число сочинений, которые можно считать подлинными, чрезвычайно ограничено ввиду многих разночтений, касающихся авторства Нагараджуны.

Собственно, то же самое можно сказать и о жизни знаменитого буддиста, в описании которой больше легенд и преданий, чем документально подтвержденных данных. Например, некоторые современные историки вообще выражают сомнения по поводу историчности Нагараджуны, считая, что «мистическая завеса» и множество мифов, возникших вокруг его имени, не дают возможности собрать подлинные свидетельства. Большинство же ученых считают, что Нагараджуна – лицо историческое: жил он спустя 700 лет после смерти Будды и был основателем первой религиозной школы буддизма – Махаяны, что подтверждает и крупнейший историк индийской философии С. Радхакришнан.